Мы живём на пл. Горького – моя мать, тётя Люба и я (родился в 1934 г., ст. лейтенант запаса – зенитчик). На противоположном берегу Оки, выше по течению, в 30-е годы построили Горьковский автозавод. И моя мать его строила. В Отечественную войну ГАЗ – поставщик для армии танков, самоходок и автомашин.
Дважды осенней ночью 1941 г. мы смотрели из окна на яркое бело-розовое зарево (с чёрными прогалами) во всё небо от горящего ГАЗа. Его разбомбили фашистские юнкерсы – бомбардировщики. Мы ужасались – я с мрачным восторгом от буйства пламени.
Во время бомбёжки заводчанам не разрешалось прекращать работу. Спали они в цехе.
Бомбоубежище
Радио никогда не выключалось. Часто после резкой сирены раздавалось «Внимание! Воздушная тревога!». После этого непрерывно звучал метроном – до объявления: «Воздушная тревога миновала! Отбой!».
С объявлением воздушной тревоги все должны бежать в бомбоубежище – обитую вертикальными досками длинную и узкую щель в земле, покрытую накатом из жёрдочек, засыпанных землёй.
Убежище – посередине двора, чтобы не засыпали стены разрушенных взрывом фугаски домов. Имеется деревянная дверь. Проведено электричество – одна тусклая лампочка на длинном шнуре. Можно сидеть или лежать на скамьях из не ошкуренных досок.
Мы, если не успевали вовремя добежать, оставались дома, на широкой лестнице без окон. Потом бегать в щель перестали: упадёт фугас – убьёт везде. Уходили в тёмную прихожую.
В первые военные лето и осень я ещё был в детском саду. Если воздушная тревога объявлялась днём, мы, подгоняемые воспитательницей, бежали в укрытие, узкий открытый ров – щель, со второго этажа деревянного дома. Не успевали – оставались на лестнице с большими окнами над дверью и смотрели на небо, на маленькие ярко белые от солнца самолётики. Не боялись.
Моя мать и тётя ночью дежурили на крыше, вооружившись против зажигалок длинными тяжёлыми железными щипцами. На боку на случай химической атаки – противогаз. Противогазная сумка скоро стала использоваться как хозяйственная. Я бегал с ней за грибами.
Буржуйка
Окна завешивались для светомаскировки, летом чёрной бумагой, а зимой и шерстяными одеялами – для сбережения тепла.
Нельзя было раздобыть столько дров, чтобы можно было топить печь. Поэтому посередине комнаты, как у всех, стояла буржуйка – изобретение Гражданской войны. Это железная бочка с дверцой, стоящая на железном листе, на кирпичах, с трубой, выведенной в форточку, заделанную фанерой. Когда буржуйка топилась, быстро становилось теплее, но только пока она горит. Как топливо использовалось всё, что удавалось достать от остатков заборов до мебели. Книгами мы не топили, картон и газеты использовали.
Тёмным вечером в мороз я и моя мать с детскими санками и двуручной пилой пошли за купленным ею раньше толстым бревном. Как подошли к далёкому забору, навстречу нам – мама с девочкой за тем же бревном. После примирения мамы бревно распилили пополам. Раздобытые дрова пилили я и моя мать. Кололи я или тётя Люба – дома (на железном листе перед печью) или на лестничной площадке. Дрова хранили в тёмной прихожей, если было, что хранить. Иначе бы их не стало.
Из-за отсутствия мыла и невозможности регулярно мыться приходилось бороться со вшами. В связи с этим мальчиков стригли «на ноль» (за рубль в парикмахерской или бесплатно, но принудительно в школе). В нашей семье бывали только «пришлые» вши. При их появлении складки одежды проглаживались раскалённым огромным тяжёлым угольным утюгом. Зимой, зимы были морозными, для утепления под одежду и в обувь подсовывались газеты.
"Как я люблю масло!"
Затруднения с продовольствием были и зимой 1940-41 гг., во время Финской войны. В прикреплённом магазине у Средного базара на каждого жителя велась большая разграфлённая картонка. Продавец вносил в неё изменения при покупке.
Во время ВОВ, в редкие выходные, моя мать с сотрудницами уходила в деревню, чтобы обменять то, что удалось взять, на съестное. Иногда обменивались взятые с её работы длинные праздничные лозунги белым на кумаче (красной ткани).
Младший брат моего отца Борис в ВОВ остался дома. Перед концом войны Борис опозорился, но не заметил этого, а получил огромное наслаждение. Когда он пришёл к нам, было поставлено на стол всё, что имелось: сахарин (химия вместо сахара) к кипятку, кусочки ржаного хлеба и маленький кусочек сливочного масла (а не маргарина!).
Моя мать сдавала кровь для раненых. Сливочное масло, никогда такого не было, вдруг оказалось в пайке донора. Оно, конечно, предназначалось только мне, как ребёнку.
Дядя Боря при общем гробовом молчании сожрал всё масло. Он намазывал его на хлеб и клал в стакан с кипятком, приговаривая: «Как я люблю масло!».
Продкарточка
В ВОВ мой двоюродный брат Андрей, родился в 1927 г., имел рабочую продовольственную карточку, так как, учась в ФЗУ, работал на заводе. На неё положено гораздо больше продуктов (в начале войны хлеба грамм 800 в день), чем на карточку служащего (бухгалтер, как моя мать) и, тем более, на карточку иждивенца (ребёнок, как я, хлеба грамм 300).
На центральной части карточки – Ф.И.О., красными чернилами для исключения подделки. Кругом – отрезные талоны. На хлеб талоны ежедневные. На другое – один или несколько талонов. Продавщица отрезает и прячет талон и после этого выдаёт, например, крупу.
Перечни продуктов и нормы отпуска тают. Талоны пропадают при не завозе продукта. При завозе на двери магазина приделывается кнопками рукописное объявление или пишется мелом. Выстраиваются длиннущие очереди – часто с переходом на следующий день. Для возможности на время уйти из очереди на ладони чернильным карандашом, чтобы не стёрся, ставился порядковый номер.
И мне приходилось в очереди долго стоять, я помню темноту в мороз, цепляясь варежками за стоящую впереди. Мать или тётя обязательно поспевали до моего входа в магазин. Чтобы не втёрлись передо мной в очередь и не выкинули меня из неё. И чтобы не обманули в магазине.
Мы, «бедные, но честные», не могли покупать на базаре. Моя будущая тёща купила единственный раз за дорого ржаной хлеб. Под корками оказались тряпки.
Я, только что научившийся писать, очень старательно (чтобы совсем не было видно красного!) обвел школьным пером № 86 лиловыми чернилами из школьной чернильницы- непроливайки свои ФИО на своей продкарточке. Мать как увидела, так и села. Она даже не ругалась – от ужаса месяц не получать продукты.
Картину Репина «Иван Грозный с сыном» (народное название – «Иван Грозный убивает сына») я уже студентом увидел в Третьяковке. Передо мной сразу встали глаза домашних времён ВОВ, похожие на глаза картины: безумные у царя и угасающие у царевича.
Картошка
Горожанам во время войны и после неё давали участки в две сотки на (взрослого) человека под картофель. Спорттехникуму, где работала моя мать, – сначала на холме у Щелковского хутора. Участки по очереди сторожили. Мы иногда купались в озере рядом.
Картофелину мы резали, на сколько удаётся частей по числу добротных глазков. Сердцевина шла в еду.
Землю – целину с большим трудом вскапывали лопатами. Сажали картошку рядами. Окучивали мотыгой. Я ел вкусные и нежные маленькие цветочки ботвы.
Урожай был хороший. Осенью на лопате или на двух поднимали куст вместе с землёй. Старались не прозевать ни одной картофелинки, перебирая землю руками. Мы попробовали сажать просо и горох – получилось.
И выросли подсолнухи. Я громко крикнул "Берегись!" и бросил, как копьё – комлем вперёд, стебель подсолнуха в далеко стоящего мальчика. Комель вдруг попал ему в грудь. Он упал – сердце больше не билось. После недолгой растерянности отец мальчика, военрук (учитель военного дела в техникуме), сделал ему массаж сердца. Обошлось.
Года два-три участки были на Мочальном острове, против Кремля у противоположного берега Волги.
Пешком и на трамвае мы добирались до Канавина. Доставляла нас до места калоша – небольшая кустарная плоскодонка. В её центре стоял остов трактора. Мотор трактора вращал винт. Спинкой была обращена к борту сплошная округлая скамейка. Через неё перелезали, чтобы влезть-вылезть. Осенью калошу сменял финляндчик – трофейный катер: палуба со скамейками с проходом в середине и крутым трапом в трюм под наклонной дверью. Катер меньше теперешних катеров.
Урожай картошки был значительно хуже. Но добавились овощи. Мы купались в Волге и загорали на песке. На воде и у воды была почти сплошная плёнка нефти и мазута. Поэтому я плавал брассом, стараясь руками отодвинуть плёнку.
Примус
Дома мы пытались отмыться в большом тазу, нагревая воду на примусе. Уже мой сын не знает, что это такое. Примус стоит на трёх железных ножках, на их изогнутый верх можно ставить кастрюлю, чайник...
Через небольшое отверстие с помощью воронки в широкое основание примуса вливается тонкой струйкой керосин. Отверстие завёртывается крышечкой с прокладкой. С помощью вставленного насосика в основание поверх керосина закачивается воздух. Под его давлением керосин через вертикальный канал поднимается в горелку, если ему открыт доступ поворотом ручки. Канал прочищается от примесей в керосине примусной иглой на жестяной длинной ножке.
Керосин зажигается от спички. Если он горит слабо, надо подкачать воздух. Но не слишком, иначе примус взорвётся. Если горит слишком сильно, надо отойт и и ждать (надеясь, что взрыва не будет) падения давления из-за выгорания керосина. Из-за опасности взрыва (и от плохого керосина) примус должен стоять на железном листе.
За керосином приходилось ходить мне – с бидоном к фанерной будочке при цистерне над Окой (начало ул. Полевой). Рано утром, пока керосин не разобрали.
